Неточные совпадения
Сергей Иванович, не отвечая, осторожно вынимал ножом — тупиком из чашки,
в которой
лежал углом белый сот меду, влипшую
в подтекший мед живую еще пчелу.
Я
лежал на диване, устремив глаза
в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошел
в мою комнату. Он сел
в кресла, поставил трость
в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, — и мы оба замолчали.
В углу комнаты была навалена на полу куча того, что погрубее и что недостойно
лежать на столах.
Мое! — сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг;
Осталася во тьме морозной
Младая дева с ним сам-друг;
Онегин тихо увлекает
Татьяну
в угол и слагает
Ее на шаткую скамью
И клонит голову свою
К ней на плечо; вдруг Ольга входит,
За нею Ленский; свет блеснул,
Онегин руку замахнул,
И дико он очами бродит,
И незваных гостей бранит;
Татьяна чуть жива
лежит.
Потом любимую фарфоровую игрушку — зайчика или собачку — уткнешь
в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там
лежать.
Ночь еще только что обняла небо, но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал весь двор; все, что ни
лежало в разных его
углах, захрапело и запело; прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда паничей.
В одном месте было зарыто две бочки лучшего Аликанте [Аликанте — вино, названное по местности
в Испании.], какое существовало во время Кромвеля [Кромвель, Оливер (1599–1658) — вождь Английской буржуазной революции XVII века.], и погребщик, указывая Грэю на пустой
угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы,
в которой
лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров.
Наглядел бы я там еще прежде, на этом дворе, какой-нибудь такой камень этак
в пуд или полтора весу, где-нибудь
в углу, у забора, что с построения дома, может,
лежит; приподнял бы этот камень — под ним ямка должна быть, — да
в ямку-то эту все бы вещи и деньги и сложил.
Затем, испуганно и безумно, бросился к
углу, к той самой дыре
в обоях,
в которой тогда
лежали вещи, засунул
в нее руку и несколько минут тщательно обшаривал дыру, перебирая все закоулки и все складки обой.
Мебель соответствовала помещению: было три старых стула, не совсем исправных, крашеный стол
в углу, на котором
лежало несколько тетрадей и книг; уже по тому одному, как они были запылены, видно было, что до них давно уже не касалась ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь
в лохмотьях, и служившая постелью Раскольникову.
Это я
в этот последний месяц выучился болтать,
лежа по целым суткам
в углу и думая… о царе Горохе.
Я приехал
в Казань, опустошенную и погорелую. По улицам, наместо домов,
лежали груды
углей и торчали закоптелые стены без крыш и окон. Таков был след, оставленный Пугачевым! Меня привезли
в крепость, уцелевшую посереди сгоревшего города. Гусары сдали меня караульному офицеру. Он велел кликнуть кузнеца. Надели мне на ноги цепь и заковали ее наглухо. Потом отвели меня
в тюрьму и оставили одного
в тесной и темной конурке, с одними голыми стенами и с окошечком, загороженным железною решеткою.
В большой комнате на крашеном полу крестообразно
лежали темные ковровые дорожки, стояли кривоногие старинные стулья, два таких же стола; на одном из них бронзовый медведь держал
в лапах стержень лампы; на другом возвышался черный музыкальный ящик; около стены, у двери, прижалась фисгармония,
в углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью — белые двери...
Клим сел против него на широкие нары, грубо сбитые из четырех досок;
в углу нар
лежала груда рухляди, чья-то постель. Большой стол пред нарами испускал одуряющий запах протухшего жира. За деревянной переборкой, некрашеной и щелявой, светился огонь, там кто-то покашливал, шуршал бумагой. Усатая женщина зажгла жестяную лампу, поставила ее на стол и, посмотрев на Клима, сказала дьякону...
Но их было десятка два, пятеро играли
в карты, сидя за большим рабочим столом, человек семь окружали игроков, две растрепанных головы торчали на краю приземистой печи, невидимый,
в углу, тихонько, тенорком напевал заунывную песню, ему подыгрывала гармоника, на ларе для теста
лежал, закинув руки под затылок, большой кудрявый человек, подсвистывая песне.
В дешевом ресторане Кутузов прошел
в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое,
в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник,
лежала пачка книг
в ремнях.
За магазином,
в небольшой комнатке горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер
лежал на полу, стены тоже были завешаны коврами, высоко на стене — портрет
в черной раме, украшенный серебряными листьями;
в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним на столе кипел самовар красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них,
в уровень с крышей конюшни,
лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали
в этот возок и сидели
в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
А?
В каком
углу лежит это у тебя?
Отчего по ночам, не надеясь на Захара и Анисью, она просиживала у его постели, не спуская с него глаз, до ранней обедни, а потом, накинув салоп и написав крупными буквами на бумажке: «Илья», бежала
в церковь, подавала бумажку
в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила
в угол, бросалась на колени и долго
лежала, припав головой к полу, потом поспешно шла на рынок и с боязнью возвращалась домой, взглядывала
в дверь и шепотом спрашивала у Анисьи...
Если Захар заставал иногда там хозяйку с какими-нибудь планами улучшений и очищений, он твердо объявлял, что это не женское дело разбирать, где и как должны
лежать щетки, вакса и сапоги, что никому дела нет до того, зачем у него платье
лежит в куче на полу, а постель
в углу за печкой,
в пыли, что он носит платье и спит на этой постели, а не она.
— Захар куда-то дел, — отвечал Обломов, — тут где-нибудь
в углу лежат.
—
В этом же
углу лежат и замыслы твои «служить, пока станет сил, потому что России нужны руки и головы для разработывания неистощимых источников (твои слова); работать, чтоб слаще отдыхать, а отдыхать — значит жить другой, артистической, изящной стороной жизни, жизни художников, поэтов».
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб
в шкапах
лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый
угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом и выпьют!
Он взял фуражку и побежал по всему дому, хлопая дверями, заглядывая во все
углы. Веры не было, ни
в ее комнате, ни
в старом доме, ни
в поле не видать ее, ни
в огородах. Он даже поглядел на задний двор, но там только Улита мыла какую-то кадку, да
в сарае Прохор
лежал на спине плашмя и спал под тулупом, с наивным лицом и открытым ртом.
«Ишь ведь! снести его к матери; чего он тут на фабрике шлялся?» Два дня потом молчал и опять спросил: «А что мальчик?» А с мальчиком вышло худо: заболел, у матери
в угле лежит, та и место по тому случаю у чиновников бросила, и вышло у него воспаление
в легких.
Я
лежал лицом к стене и вдруг
в углу увидел яркое, светлое пятно заходящего солнца, то самое пятно, которое я с таким проклятием ожидал давеча, и вот помню, вся душа моя как бы взыграла и как бы новый свет проник
в мое сердце.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел
в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами.
В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же
лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
На камине и по
углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия».
В камине
лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей, как мне сказали. Они
лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет так же сухи, ярки цветом и так же ничем не пахнут, как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил все на барона Крюднера, а констанское вино так сладко, что из рук вон.
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными
в угол косыми глазами
лежала так до вечера.
В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее
в тот мир,
в котором она страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение,
в котором жила, а жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
Привалов по целым часам
лежал неподвижно на своей кушетке или, как маятник, бродил из
угла в угол. Но всего хуже, конечно, были ночи, когда все кругом затихало и безысходная тоска наваливалась на Привалова мертвым гнетом. Он тысячу раз перебирал все, что пережил
в течение этого лета, и ему начинало казаться, что все это было только блестящим, счастливым сном, который рассеялся как туман.
— Тут нет его. Не беспокойся, я знаю, где
лежит; вот оно, — сказал Алеша, сыскав
в другом
углу комнаты, у туалетного столика Ивана, чистое, еще сложенное и не употребленное полотенце. Иван странно посмотрел на полотенце; память как бы вмиг воротилась к нему.
Занавеска отдернулась, и Алеша увидел давешнего врага своего,
в углу, под образами, на прилаженной на лавке и на стуле постельке. Мальчик
лежал накрытый своим пальтишком и еще стареньким ватным одеяльцем. Очевидно, был нездоров и, судя по горящим глазам,
в лихорадочном жару. Он бесстрашно, не по-давешнему, глядел теперь на Алешу: «Дома, дескать, теперь не достанешь».
Так он там, пакет этот, у них
в углу за образами и лежал-с.
Пошел я
в угол искать и у стены на Григория Васильевича лежащего и наткнулся, весь
в крови
лежит,
в бесчувствии.
Следующие два дня были дождливые,
в особенности последний.
Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы
в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я сплю
в лесу, около костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих
углей и испугался.
На лавке
лежало одноствольное ружье,
в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли возле печки.
Осмотревшись, я понял причину своих снов. Обе собаки
лежали у меня на ногах и смотрели на людей с таким видом, точно боялись, что их побьют. Я прогнал их. Они перебежали
в другой
угол палатки.
На станции **
в доме смотрителя, о коем мы уже упомянули, сидел
в углу проезжий с видом смиренным и терпеливым, обличающим разночинца или иностранца, то есть человека, не имеющего голоса на почтовом тракте. Бричка его стояла на дворе, ожидая подмазки.
В ней
лежал маленький чемодан, тощее доказательство не весьма достаточного состояния. Проезжий не спрашивал себе ни чаю, ни кофею, поглядывал
в окно и посвистывал к великому неудовольствию смотрительши, сидевшей за перегородкою.
В шалаше, из которого вышла старуха, за перегородкою раненый Дубровский
лежал на походной кровати. Перед ним на столике
лежали его пистолеты, а сабля висела
в головах. Землянка устлана и обвешана была богатыми коврами,
в углу находился женский серебряный туалет и трюмо. Дубровский держал
в руке открытую книгу, но глаза его были закрыты. И старушка, поглядывающая на него из-за перегородки, не могла знать, заснул ли он, или только задумался.
Не нашед ключа, Владимир возвратился
в залу, — ключ
лежал на столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося
в угол; топор блестел у него, и, обратись к нему со свечою, Владимир узнал Архипа-кузнеца.
Это было через край. Я соскочил с саней и пошел
в избу. Полупьяный исправник сидел на лавке и диктовал полупьяному писарю. На другой лавке
в углу сидел или, лучше,
лежал человек с скованными ногами и руками. Несколько бутылок, стаканы, табачная зола и кипы бумаг были разбросаны.
В канцелярии,
в углу, кто-то
лежал на стульях и стонал; я посмотрел — молодой человек красивой наружности и чисто одетый, он харкал кровью и охал; частный лекарь советовал пораньше утром отправить его
в больницу.
Старик, исхудалый и почернелый,
лежал в мундире на столе, насупив брови, будто сердился на меня; мы положили его
в гроб, а через два дня опустили
в могилу. С похорон мы воротились
в дом покойника; дети
в черных платьицах, обшитых плерезами, жались
в углу, больше удивленные и испуганные, чем огорченные; они шептались между собой и ходили на цыпочках. Не говоря ни одного слова, сидела Р., положив голову на руку, как будто что-то обдумывая.
Кузнец рассеянно оглядывал
углы своей хаты, вслушиваясь по временам
в далеко разносившиеся песни колядующих; наконец остановил глаза на мешках: «Зачем тут
лежат эти мешки? их давно бы пора убрать отсюда. Через эту глупую любовь я одурел совсем. Завтра праздник, а
в хате до сих пор
лежит всякая дрянь. Отнести их
в кузницу!»
Таким образом, когда другие разъезжали на обывательских по мелким помещикам, он, сидя на своей квартире, упражнялся
в занятиях, сродных одной кроткой и доброй душе: то чистил пуговицы, то читал гадательную книгу, то ставил мышеловки по
углам своей комнаты, то, наконец, скинувши мундир,
лежал на постеле.
После ее приезда
в Москву вот что произошло со мной: я
лежал в своей комнате, на кровати,
в состоянии полусна; я ясно видел комнату,
в углу против меня была икона и горела лампадка, я очень сосредоточенно смотрел
в этот
угол и вдруг под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть, страшное лицо растаяло.
Начиная с лестниц, ведущих
в палатки, полы и клетки содержатся крайне небрежно, помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляного краскою; по
углам на полу всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно, туши вешаются на ржавые железные невылуженные крючья, служащие при лавках одеты
в засаленное платье и грязные передники, а ножи
в неопрятном виде
лежат в привешанных к поясу мясников грязных, окровавленных ножнах, которые, по-видимому, никогда не чистятся…
Пахло здесь деревянным маслом и скипидаром.
В углу, на пуховиках огромной кровати красного дерева,
лежал старший Ляпин и тяжело дышал.
Однажды я
лежал на траве
в запущенном
углу нашего сада
в особенном настроении, которое
в этом сонном городишке находило на меня довольно часто.